Возвращаясь к вопросу – конечно, трудно определить. С одной стороны, ты смотришь какую-нибудь историю, например, фотопроект Нанны Хайтманн «Скрываясь от Бабы Яги», и чувствуешь высокий профессионализм, сильную вовлеченность фотографа и ее широкий размах, здесь есть глубина и попытка понять, добраться до сути, ты видишь ее безграничные горизонты. При этом всём видна некоторая дистанцированность. Ты точно понимаешь, что снимали на нашей территории, в России; человек, который знает, умеет, у которого всё есть, но всё равно есть отстранённость и дистанция. Для меня это прям нюансы. Опять же, мы здесь говорим о людях уже вовлеченных, уже с навыками. Мы не говорим о тех, кто только взял камеру в руки и. . . поехал в Россию. . . это, конечно, моя боль. Например, по умолчанию у фотографов из Италии вроде как прописано в ДНК «быть талантливыми фотографами», и тут ты видишь воплощенную ими тему язычников и думаешь «Боже мой, что это?» и просто бесконечно – «Аааааа? Как это?» – у тебя в голове. Зная примеры работы, даже не опытных фотографов, из России по этой теме – ты видишь очень большую разницу. Опять-таки, фотографы из Америки, например, которые снимают в России – это всё очень разнится. По стилистике, безусловно, отличаешь Владимира Сёмина от Энтони Сво. Это просто уже выходит за эмоциональные рамки. Вот это и есть определение - русский ты фотограф или из какой-то другой страны. Когда уже полностью абсолютное вовлечение, мастерство, талант. Это очень сложно.

— Можно ли понять и увидеть индивидуальность фотографа через его работу (при условии, что она сделана искренне, конечно)?  Визуальный директор, куратор выставок, фоторедактор еще и психолог?

Это функционал (один из) как раз работы с фотографами – быть психотерапевтом. Ты для них, они для тебя. Они тебя лечат своим талантам, а ты их лечишь, убеждая, что они талантливы. И ты часто не соответствуешь их таланту. А можно ли увидеть индивидуальность через работу фотографа – конечно, безусловно, да. Совершенно субъективное моё мнение – но оно основано на достаточно приличном временном отрезке, в котором я работаю с фотографами и с их фотографиями – индивидуальность просматривается.

— Индивидуальность просматривается через все проекты одного фотографа?

О, нет! Каждый индивидуален, конечно – один, например, взял баян и теперь только баян. А другой может, это делать универсально, он может меняться, может что-то делать под определённую съемку. И это не говорит, что он лучше, либо более гибкий – нет. Это мировоззренческие установки фотографа – «я работаю в этом стиле и всё». Но ничего никогда не бывает перманентного. Ты знаешь фотографа, который снимает уже много лет в цвете, например, в определенной стилистике, и вдруг он меняется. Потому что он доходит до определенной ступеньки, и там потолок, он упирается в него и не может идти дальше. При этом у него есть возможность прорваться, поменяться. Это может быть смена стиля, темы, на который он сидел очень долго. И вот он меняется, меняет стилистику, может перейти с цвета на ЧБ или наоборот. Он опять начинает видеть – видит другую ступеньку, и начинает по ней идти. Но это не значит, что он опять не вернется или не раскроет новые горизонты в той, старой своей стилистике. Все зависит от человека и его настроек. И вот здесь ты как раз и выступаешь как психолог. Так как у тебя зачастую чуть больше опыта, чем у человека – ты не лучше, не хуже, у тебя просто чуть больше опыта – ты знаешь, что, например, «а можно так», и ты предлагаешь. Соответственно, человек может выруливать на какие-то другие вещи и что крайне важно – продолжать работать. Хотя, очень трудно сейчас это делать. Безусловно, всегда было трудно быть фотографом, но сейчас особо. Потому что у фотографа, как и любой творческой личности, идут две составляющие – прокормить себя, то есть финансовая сторона вопроса и амбиция, то чтобы тебя признавали. Они обе крайне важны. Задаёшься вопросами «а где публиковаться», «а где, чтобы тебя увидели», «где реализовать свои амбиции». Это не просто трудно, и в этом большой вопрос, что зачастую просто нет возможностей. Но конечно, нельзя говорить обобщенно – всегда будет оставаться определенная прослойка людей, которые абсолютно самоотверженно будут идти. . . до нищеты. . . до самого. . .

— Бороться надо до конца. . . на таких людях и держится всё.

Конечно! Это везде! Не только в фотографии. Но не буду проводить здесь сравнения с другими сферами, в фотографии сейчас хуже – рынка просто нет, его не существует.

— Как считаете, существует ли идеальный конкурс, каким он должен/может быть? Какова, по Вашему мнению, безупречная организация?

Нет, не существует. Возьмем пример World Press Photo и бурление вод по поводу искусственного интеллекта. В силу моего давнего сотрудничество с ними, я, конечно же, тоже получил письмо и был втянут во внутреннюю дискуссию по этому поводу. У меня давно сложилось мнение по поводу определённых конкурсов, например, World Press Photo и Visa pour l’image в Перпиньяне. Существует достаточно многочисленная когорта фотографов, которых называют фотожурналисты – практически в незамутнённом чистом виде. В World Press Photo, слово «press» – очень важное слово, обозначающее «прессу», у которой есть свои стандарты – новости, события – то есть кроме художественной ценности, которая тоже накладывается, если это еще и художественно снято, то, безусловно, расклад совсем другой. Они зарождались так. В World Press Photo руководители приходят-уходят, на моем веку уже третий человек сменяется. Но они пытаются привлечь как можно больше, чтобы тем самым выжить. А я считаю, что «нет, не надо так». Есть такая фраза на португальском, которая на русском будет звучать как «оставьте эти крепости этим людям». То есть – оставьте это людям, которые работают в фотожурналистике. Это ведь идеология, философия и мировоззрение. Опять же, оно может меняться у многих фотографов, но их всегда будут волновать темы, о которых говорит пресса - конфликты, социальные катаклизмы и т.д. Но не только это. И сама жизнь! Оставьте, не трогайте этих людей – для меня это принципиально важно. Есть огромное количество прочих конкурсов – Sony World Photography Awards, LensCulture и другие – где ты можешь как угодно и с чем угодно участвовать. Эти два мероприятия (World Press Photo и Visa pour l’image в Перпиньяне), имеющие огромный авторитет в мире, это лучшие из лучших в фотожурналистике, в пресс фотографии, их авторитет заработан несколькими десятилетиями! И это естественно, что новое поколение хочет вмешаться, изменить и "порулить", но выбирается самый "лёгкий" путь: изменить структуру, у которой уже сформирован/заработан престиж. На мой взгляд, это приведёт к полному уничтожению этих институтов. Думаю, лучше заняться созданием "своей" структуры/института и завоеванием авторитета для них. Сейчас выплыло в рамках обсуждения фотографии и обсуждение искусственного интеллекта. Хотя, я бы назвал это образами, которые создаются с помощью искусственного интеллекта. Это не фотография. Безусловно, у нас и ранее были другие дискуссии – мы ежегодно собирались и узким кругом, и широким. Как-то руководитель World Press Photo пригласил фотокритика из одного уважаемого издания Британии. Мы были достаточно узким кругом в Амстердаме, перед самим открытием World Press Photo, его выставки, объявлении победителей. Обсуждали новые веяния (это было еще до искусственного интеллекта) и что делать, «как нам больше всего привлечь». В общем-то это борьба за выживание, да, «как нам выплыть», это и говоря о спонсорах, и очень многом другом. Началось обсуждение допустимых изменений в фотографии, постпродакшн, ретуширование, что можно, а что нельзя, какие критерии, какие правила. Всё то, что вы читаете, когда подаете работы на конкурс. Тем самым вопрос стоял о выработке стандарта. Ребята из World Press Photo показывают, что пиксели внутри картинки нельзя двигать, это железобетонно, есть конечно нюансы с границами ретуширования и всем остальным. Но это первый принцип, который ясен и всем понятен – «внутри картинки ты пиксели не трогаешь, ты не вносишь физически изменения в содержание». Критик вдруг оживляется. К слову об авторитетах – какие тут авторитеты, каждый может ошибаться. Хотя в его случае – признанный критик, который, вроде как, должен всё понимать, он приглашён к фотожурналистам, людям, которые много лет занимаются профессией и для кого-то это минус и скажут «динозавры». Нет-нет-нет! Это люди, которые создавали журналистику на протяжении последних десятилетий. Да, хорошая она или плохая, нравится она вам или нет – тема иного обсуждения. Но есть так или иначе определённый стандарт. При этом на экране нам показывают презентацию – зарисовки как делать можно и как нельзя. Пример был: вид города, какая-то набережная и на парапете лежит окурок. В примере соответственно показывается – то есть окурок, то нет окурка. Улучшение произошло или наоборот ты внес туда окурок? И критик говорит: «А какая проблема? В художественном фильме мы же можем это делать». Я первый раз видел топот и свист аудитории. То есть, человек вообще не понимает, он вообще не видит разницы. Искажение действительности? Да, она и так искажена! Технически, она искажается – той же линзой, твоим фотоаппаратом, твоими настройками. Она искажается и внешними факторами, погодой – сегодня у тебя восприятие вида из окна одно, а завтра – другое, потому что погода другая. Зеленые листочки или снег – это большая разница. Кроме того, действительность не бывает объективной. Мы возвращаемся к первому вопросу – происходит трансформация твоего жизненного багажа, мировоззренческих, идеологических и других взглядов. И это только при создании фотографии, где уже такое количество факторов, которые не дают ей быть объективной. Ты на полмиллиметра акцентируешь внимание чуть на другом и всё, это совершенно другой смысл. Посыл другой. А ты тут еще в художественность играешь. «А, ну этого человека можно убрать, ведь в художественном фильме же можно при монтаже стереть или переснять». И всё! Потом на протяжении всей нашей встречи критик больше не говорил. Это было несомненно удивительно, когда хлопали и топали директоры фотографии ведущих мировых зданий, организаторы национальных мероприятий, это были ведущие фотожурналисты мира, увешанные наградами и по праву их завоевавшие – своей жизнью, своей позицией, риском, которому они подвергались. Они, конечно, не очень понимают, как такое возможно говорить. Да, и не надо иметь определённых иллюзий – состав жюри достаточно разнообразный. 

— В этой связи – наличие иностранного жюри в составе экспертов конкурса – это плюс или есть узкая специфика фотографии по национальному признаку?

Да, наличие иностранного жюри в составе – это плюс. Но так же, как и фотограф не может быть объективным, так и у члена жюри есть свой бэкграунд, свои преференции, свой информационный фон, в котором он находится. В конфликте он выбирает сторону. Это безусловно! Так же, как фотограф зачастую выбирает сторону, так как он находится, например, с бойцами. Он снимает некий конфликт. И, возможно, у него изначально есть определённая позиция, допустим, даже ненависть, но потом он проникается. Начинают формироваться приятельские отношения, он вместе с этими людьми страдает. Да, у него есть обратный билет, что называется, но вовлеченность отражается на нем. И безусловно, когда он сидит как эксперт в составе жюри, это всё действует. Кроме того, действуют симпатии и антипатии к фотографу. Могут быть личные отношения. И даже страноведческие – «я из этой половины мира, ты из той». Да, давайте не будем лукавить, всё это есть. Это не машина. Я просто помню первые поползновения, когда машина подбирала фотографии к определенному тексту. Ребята, ну это же кошмар. Может быть, потом, когда-нибудь, и может это «потом» наступит уже через неделю. Может, всё уже готово для смены власти человека на машину, и всё хорошо. И машины смогут так делать, что действительно будет в самую точку. Но прелесть как раз в том, что это ведь твоё, это индивидуальность. Это индивидуальное и фотографа, и политики издания, и взгляда фоторедактора. Серьезно! Это очень важный момент. Поговорите с любым фотографом: фоторедактор – человек с другой стороны баррикад. Я, правда, всегда старался эту баррикаду не создавать, но все равно ты это делаешь. Потому что ты - один человек, снимал - другой человек. У тебя своя условно «правда» и ты, возможно, переиначиваешь. Ты можешь даже исказить смысл высказывания фотографа. Ты исходишь не из того, что «вот эта карточка мне нравится больше, ведь я пять часов стоял, чтобы лучик в ноздрю попал». А с точки зрения фоторедактора – это не то, что не имеет смысла. . . если она великолепно сделана, то это одно, а если это плохо сделанный лучик в ноздре? Ну и что тогда?! Ну стоял ты пять часов, да, но не всё всегда получается - ничего, в следующий раз этот лучик правильно в ноздрю зайдет. Понимаете, всё очень субъективно. Соответственно, не может быть идеального конкурса. Каждый подвержен, я это наблюдал очень много раз, на очень многих жюри. И это, я считаю, нормально. Мы не машины. То есть, с точки зрения глобальной справедливости это может быть неправильно, но так есть и так будет. Все, точка. Опять же возвращаясь к пресс-фотографии – дня нее есть две площадки (World Press Photo и Перпиньян) – отставьте их в покое. Даже если они умрут. Но они умрут в своей ипостаси. Перехода не надо.

— Корректно ли, в принципе, разделять фотографию по национальному признаку?

Нет. Это как в живописи – есть голландцы, передвижники, импрессионисты. . . в общем, я бы не хотел разделять. Для меня язык фотографии универсален. Это ужасная банальность и очень смешная штука. Знаете, Таня Плотникова, которая и сейчас меня подвигает к каким-то подвигам, но когда-то она меня подвигла – при этом сначала это сделал старший сын, который добавил меня в одну соцсеть, и потом Таня дала идею о том, что надо ее развивать. Тогда как раз начался «Русский репортер» и именно она организовала его аккаунт, о чем, наверное, даже уже не помнит.  Я понял, что там, естественно, не буду писать о своих переживаниях, какой кофе я пил с утра или не пил, и виртуальных друзей мне не надо – у меня их достаточно в жизни. Я очень цинично использовал эту соцсеть для продвижения продукта, который мы имели. Если вы знаете, есть такой журнал о фотографическом искусстве, и вообще о фотографии, модный, прогрессивный, голландский - GUP Magazine. И вдруг там через пару месяцев выходит статья, которая говорит: «Вы знаете, появилось что-то совсем необычное и очень крутое, правда, пишут они на кириллице, но нам всё равно, ведь у них классные фотографии». Я не принижаю значение текста, безусловно, это так же важно, как и дизайн. Мне просто посчастливилось работать с очень талантливыми мастерами текста, но их было немного. Так же, как мне посчастливилось работать с мастерами дизайна, но их тоже было не много. Но мне посчастливилось работать с талантливыми фотографами и вот их было много. Поэтому да, говоря об объективности. А говоря об универсальности языка фотографии, они просто увидели фотографии, и это их пробрало. И так нас начали передавать из одного авторитетного фотографического журнала в другой, о нас просто узнавали по фотографии, что есть такое издание в России, которое вообще-то заботится о фотографии. Точнее, мы заботились о фотографах и об их работе. Опять же вопрос – «что у нас идет вперед»? У нас, я имею в виду, у всей команды, которая была, и которой я безмерно благодарен. Нас было шесть человек, шесть фоторедакторов, и у каждого свой взгляд на фотографию, свои приоритеты, стилистика фотографии, этические вопросы. Данное внутреннее столкновение, не видное никому, оно и приносило плоды. С одной стороны, было дикое веселье, с другой да, мы орали друг на друга, мы бились за фотографию. И меня переубеждали, и я переубеждал. Я с гордостью могу сказать, что был момент, когда принесли варианты дизайна будущего журнала, и те, кто как раз начинали – Юра Чичков и Настя Сварцевич – сказали «мы уйдем из журнала, нас не устраивает то, что будет происходить». И мы всё поменяли – мы поменялись. Потому что это зашло, издание стало поколенческим, как фильм «Брат». Это сейчас молодёжь не знает, но их родители знают. Когда ты говоришь: «Русский репортёр» и люди сразу «А я читал! У меня подшивки есть до сих пор!». И в печке они не горят, все мы знаем. Бумага не та (смеется). 

— В прошлом году Вы были в составе жюри Аргус-2022 и единственное «специальное упоминание» от жюри было отдано именно Вами (его получила серия Дениса Желтова «Неосупрематизм»). Почему наличие спец. упоминания в структуре конкурса важно и какую свободу дает члену жюри?

Да, это же очень важно. У меня всегда возникают вопросы по стандартам и которые как член жюри я задаю, например, «ребят, а мы можем использовать искусственный интеллект»? Хотя, на самом деле, я очень нормально отношусь к нему. У меня коленки болят от старости, а так-то я гибкий. То есть, если вы мне даёте стандарты, они становятся условиями работы члена жюри. Стандарты: «вот это можно, это нельзя» или «можно всё». И тогда я говорю сразу – «отказываюсь» или «принимаю эти условия». Поверьте, мне интересна не только т.н. честная журналистика, мне интересно работать с разными форматами. Я никогда не говорю «буду работать только так». Да, не бывает «только так»! Если вы такие условия конкурса заложили – отлично, если они мне интересны – я буду с ними работать. Однажды в одном очень престижном конкурсе я пробил диптихи. Этого вообще раньше никогда не было. Причём, одна часть диптиха была вообще даже не работа фотографа, а архивный материал. Я на тот момент считал, да и сейчас считаю, что это подходит под идеологию пресс-фотографии. Если ты печатаешь это как информационную статью в газете или в журнале и используешь подобный метод иллюстрирования, не искажая реальность, и если это выполняет задачу, чтобы дошло до аудитории, то пусть работает. В тех диптихах я точно понимал, что нет никакого искажения, окурок не убирается, там нет технического манипулирования. Сама манипуляция, конечно же, есть всегда. Там же было лишь построение по принципу «раньше-сейчас», а по нынешним меркам это вообще безобидно.

— Говоря о свободе – есть ли она в принципе при оценке работ? Вы уже сказали, что никто не отменял вкусовщину и субъективный выбор. Но насколько эксперту важно опираться на другие критерии и какие они по-вашему – например, может ли этот фотограф и его работа оставить след в истории фотографии или актуальной повестке и насколько важно поддержать его сейчас, несмотря на то, что это может идти в разрез с Вашими вкусовыми предпочтениями?  
Сложный вопрос. . . У нас было обсуждение с одним мастером фотографии о ранних фотографиях на конкурсе World Press Photo. И тогда он говорил «ну что это за фотография, это же ни о чем», говоря о художественности. А мне было настолько интересно! Потому что об этом событии уже мало кто помнит, но оно отражено, и тем самым осталось в истории. Вспомним атаку в Мюнхене, там что важна художественная ценность фотографии? Есть просто констатация факта, документ. Это как раз и есть пресс-фото - это документальность события и не важно, как она сделана. Хотя я очень за художественность всеми руками, ногами и телом. Да, я считаю, что какие-то моменты нашей истории, может быть, мало заметные для кого-то, они должны оставаться и конкурсы должны в этом помогать. Как раз World Press Photo и Перпиньян дают эту возможность – зафиксировать и оставить в истории. В Перпиньяне, например, есть вечерние проекции на экране, под определенную музыку, которая там бессменно звучит больше 30 лет. У нас много шуток по этому поводу, молодёжь, конечно же, уже эту музыку не воспринимает. В самом начале каждого вечернего показа, под отбивающую ритм музыку, идет пресс-фотография того, «что случилось сегодня в мире» – это производит неизгладимые впечатления. Фотографии могут быть случайными снепшотами, они могут быть особо хороши с точки зрения художественности, а могут быть вообще никакими с художественной точки зрения. Да, возможно, никакая фотография, но это факт. Значение пресс-фотографии ты понимаешь уже потом. Она остаётся навечно. Повторюсь, я очень люблю художественную фотографию и фотографию в широком, так скажем, смысле. При этом я не отрицаю значение фотографии-факта. Если в фотографии совпадают оба понятия – и факт и художественность, то есть две добавочные стоимости – это гениальность. Есть такие фотографы. Часто конечно говорят – «агентская фотография» . . . Извините, а вы Сашу Земляниченко видели? А Джерома Делэйа? А Дэвида Гуттенфельдера? Это фотографы Associated Press (AP). А наших вы видели – Валера Мельников, Владимир Вяткин, Владимир Мусаэльян? Ау?! Их огромная плеяда. У Саши Земляниченко даже скоротечное событие гениально, то, которое длится лишь пару минут и которое, казалось бы, можно снимать левой пяткой от бедра, не заботясь о художественном качестве фотографии. Поэтому что это факт. Знаете, есть одна фотография горящего «Конкорда». Ее снял какой-то водитель, который ехал параллельно и увидел. Да как угодно тут можно было снять – по итогу – фотография одна, она единственная. У Саши же получается и факт запечатлеть, и сделать его художественно неповторимым – добавить особую добавочную стоимость. Что говорит о фотографии как об искусстве. И в конкурсе при оценке работ, даже если идет вразрез с моими предпочтениями, я все равно отдам голос за факт. Это когда я не буду сравнивать одно и то же явление, которое снято так или иначе. А если это уникальность? Если это уникальность, то я предпочту её какому-то очень важному для фотографа сюжету, который «да, но нет» – он менее актуален, менее важен. Хотя всё очень субъективно. Он менее важен, возможно, для жителей Земли, но для жителей этой деревни – он важен. Здесь ты идёшь, может быть, на поводу у повестки, что-то больше освещалось. . .  Фукусима больше значима, чем, допустим, наводнение в китайской деревне. Но в этом и вся ценность World Press Photo – они пытаются осветить оба события. Есть ранжирование по местам – 1,2,3 – но ты стараешься чтобы всё было представлено, как раз через обсуждения вовремя жюрения. Человек из восточно-азиатского фотографического сообщества (фотограф, фоторедактор или куратор), он будет отстаивать и доказывать важность наводнения в Бангладеш, которое затронуло буквально тысячу человек, а не миллионы: «Обратите внимание!». Помню свой первый опыт жюрения, он был во Франции и тогда меня несколько возмутила повестка обсуждения, ведь у меня было совсем другое мнение, и председатель жюри, остановив прения, дал мне слово его высказать: «Так-так, а ты откуда? Из России?! Давайте его послушаем». И они ко мне прислушались. Я считаю, это счастье – слушать другого человека с опытом в фотографии и пробовать понять его точку зрения. Я за специальное упоминание жюри, за эту отметку. 

Иногда бывает так, что, даже признавая чью-то правоту – нам все рано неимоверно сложно сделать выбор – мест лишь три, а событий сто – есть что-то, что будет даже лучше снято, и оно не попадает в силу определенных факторов. Но есть важная отметка спец. упоминания, которая приходит на помощь. Безусловно, всё только через обсуждение, и я видел, как люди меняют своё мнение, там довольно справедливые отборы – одна поднятая рука и работа остаётся, потом мы уже дискутируем еще. Обсуждение с коллегами тебя обогащает. Ты можешь понимать, что это не самый лучший художественный образ, но голосуешь за, потому что это важное событие и не важно для маленького поселка и маленькой группы людей или в контексте большего их количества. Говорим о банальном выражении: «Одна смерть – это трагедия, а миллион — это статистика». Да, но. . . мне важно, чтобы мы за миллионом статистики не пропустили трагедии одного человека. И по моему опыту всех конкурсов, грантов, фондов я вижу, насколько люди профессионально с точки зрения своего опыта, действительно с большим уважением, вовлеченностью и переживанием это делают. Кроме того, они борются за своей регион – эту борьбу никто не исключает, и я считаю, что это правильно. Помню один случай, как человек с одного континента сказал: «Я не дам представлять мой континент в том виде, к которому вы привыкли – он другой! Нет шаблонности – Калашников, мачете, катана – забудьте об этом». Для меня тогда это было потрясением – субъективное мнение, но на мой взгляд, правильное. Говоря о свободе – вот это и есть твоя свобода, она всё равно ограничена, это не воля. Свобода имеет свои обязательства.  

— Безусловно, Вы можете дать исчерпывающую рекомендацию по литературе и кинематографу. Поделитесь произведениями, которые считаете необходимыми для изучения фотографу/человеку?

Каждый год я составлял младшему сыну список литературы для чтения, если честно, даже не помню, откуда оно пошло, в голове сидит идеалистическое «он сам просил». Ни в коем случае это не было обязательством, а скорее, способом показать ему, что меня интересовало в определённом возрасте. Майн Рид, Диккенс, Конан Дойл. . . кого только я не включал. Я делал списки, а ребенок читал, он действительно любил читать и любит до сих пор. Помню, он входит в комнату, торопится куда-то и так невзначай мне бросает – «Папа, а почему ты мне не сказал про «Бег» Булгакова?». А я просто закончил списки, лет в 12 еще. И тогда порекомендовал ему не только прочитать «Бег», но и посмотреть художественный фильм. Так он пришёл к Булгакову, «Театральному роману», «Дню Турбиных». Потом спросил у меня про «1984» Оруэлла. У него также был мой плейлист. Ребёнок на всем этом, получается, воспитывался. Наверное, это счастье того времени, в которое я жил – с одной стороны имея «Пролетая над гнездом кукушки», а с другой «Следствие ведут знатоки». Прочитанного такой пласт, что мне, правда, сложно выделить определённое произведение. Могу сказать лишь сколько раз перечитывал – это и Киплинг, и Конан Дойл. . . У меня полное его собрание сочинений. Есть одно особое произведение – рыцарский роман «Белый отряд», крестовый поход из Великобритании через Францию, который был для меня выносом мозга. Я заканчивал его читать и начинал сначала. Позже меня догнали «Капитанская дочка», «Дубровский». . . практически с любого места могу перечитывать «Войну и мир», произведение-квинтэссенция всего. Для меня стали важны именно батальные сцены и не потому, что я офицер, там всё настолько откровенно – он просто знал! Толстой – артиллерийский офицер. А Куприн, его «Яма» и «Юнкера»?! А Бунин, Есенин? Говоря о музыке – а русский романс? К романсу я пришел через португальский фаду – традиционная, городская музыка, которую я долго постигал. Помню, был год 85-й, наверное, мы еще офицеры, в Москву приезжает Карлуш ду Карму. Мы не совсем понимаем, кто это, но знаем, что он поет фаду. Мы заканчиваем в 6, а концерт в 7 вечера, не успевая переодеться и идем в форме – нас человек пять, советские офицеры с орденскими плашками. Мы очень заметны зале, где сидит португальская диаспора, сотрудники посольств. Но когда он начинает петь. . . мы чуть ли не кителями начинаем размахивать. Вот сила – сила музыки, сила произведения. Никогда не забуду Грозный. . . Чеченская война. . . ночь, посеченные деревья, везде полыхают зарева и молоденькие призывники-морпехи. . . их взгляд. . . у Максимишина есть портрет такого мальчика-солдата в ушанке, такой же у Дона МакКаллина только его – американский морской пехотинец во Вьетнаме на обложке книги «Unreasonable Behaviour», которую, к слову, должен прочитать каждый фотограф. Так вот, стоят эти ребята, с этим взглядом «сейчас убьют меня, а через 10 минут тебя, и нам уже всё равно». Стоят минометы, я сижу рядом с ними, и они просто работают, этот звук схода и на том что осталось от заборчика висит магнитофон, и играет по кругу «Парк Горького» «Moscow Calling». . . Вот моя музыка. Я даже читал Флеминга – как литература — это ужас, а как фильм – «Джеймс Бонд», мой любимый, до определенного момента. Старые фильмы. Эстетика того Джеймса Бонда убирала страх. Шпионаж, Холодна война, ужасы ядерной – а тебе было не страшно. На экране «мы шутим, у нас не трагедия». Современный же Бонд стал реалистичным. Для меня лучше «Миссия невыполнима», потому что это тоже шутка. В общем, у нас это словно в ДНК, как бы модно не было так говорить. Ты просто воспитывался на определённых фильмах, литературе, даже детские «Огонь, вода и медные трубы» и «Морозко». У тебя есть этот фон, огромная история с разными опытами за плечами. У тебя может не быть самого опыта, но есть эта информация, которой у других просто нет. . . у тебя же она на подкорке. А у африканцев, например, нет, и нельзя их за это обвинять, у них нет воевавшего деда, прадеда. . . Я отдалился. . .  на самом деле, прочитано многое – всё благодаря моей читающей семье, у нас была огромная полка с разнообразной литературой. Что сейчас смотрю? «Комиссара Мегрэ» и «Пуаро». А фильм, который могу смотреть с любого места – это «Остров». Когда я его вижу, то просто убываю, для меня заканчивается жизнь и остаётся только его повествование. Если спросить, что сейчас читаю – детективы, а перечитываю только Агату Кристи. Это удивительно, когда ты перечитываешь книгу и смотришь уже не на сюжет или кто кого убил, а, например, на то, как она описывает быт и ты сразу понимаешь экономическую ситуацию в стране. Или, например, есть один роман, не помню, к сожалению, автора, там описывалось как солдат пришел с Первой мировой, увешан наградами, но с ним не общаются его родители и сторонится вся деревня. Ты думаешь, а в чем же причина? Он был снайпером. А в то время это было подлостью – не честный бой. Это было нормой всего лишь 100 лет назад. Мы часто с сыном обсуждаем понятие нормы. Конечно, читая и больше познавая, тебя начинают волновать эти вещи. Как и в фотографии – если она многоплановая – твоё первое «красиво» сменяется анализом и разбором всех деталей, и начинают вылезать вопросы. Закончу тем, что в целом, мне кажется, нам надо научиться быть добрее и всё, что я здесь наговорил – это моё субъективное мнение.